- Мам, а почему дядю Тревора Служитель ругал за то, что он грустный? Ведь тетя Лара умерла? Если бы ты умерла – я бы тоже грустил, потому что я тебя люблю, - пятилетний Кох задумчиво смотрел в сторону проходящей процессии паломников, охраняемой андроидами. Дом, где он с родителями жил, стоял на холме. Со двора, в котором мать с соседками стирала белье, было хорошо видно дорогу, ведущую к Храму. Задавать вопросы было любимым занятием Коха.
- Потому что уныние – это грех, - отвечала мать. Ее звали Сота, и она очень гордилась своим не по годам смышленым сыном. Хотя его бесконечные вопросы могли утомить и церковника…
- А почему тогда дедушку Гатса Служитель ругал за то, что тот брагу пил, а потом песни пел?
- Потому что вино сердце веселит. А веселье – это грех, - раздраженно проговорила мать, вытирая пот со лба.
Некоторое время Кох сосредоточенно сопел, натирая мыльнянку, но хватило его ненадолго.
- Мам, а андроиды попадут в рай? – Сота всплеснула руками:
- Ну как тебе такое в голову пришло? Конечно, нет!
- А почему? Ведь они никогда не веселятся и не грустят…
- Потому что у них нет души.
- А зачем же тогда нужна душа, если нельзя веселиться и грустить?
Мать, не выдержав, встряхнула Коха за плечи, виновато озираясь на соседок.
- Так, быстро в дом. И что бы до вечера из комнаты не выходил, - не обращая внимания на обиженно-недоуменную мордочку сына, Сота шлепком подкрепила свои слова. Кох был послушным мальчиком – уже через несколько минут его и след простыл. Мать облегченно вздохнула, но тут одна из соседок, кривая Мотра, заговорила:
- Больно умный растет мальчонка. Вопросы задает. Такие либо Служителями становятся…
- Что вы, что вы, - замахала руками Сота. Почетной судьбы Служителя для Коха она не хотела.
- Либо еретиками, - припечатала Мотра и, как ни в чем ни бывало, занялась бельем.
Некоторое время женщины работали молча. Наконец, стирка была окончена, и соседки разбрелись по домам. Сота повернулась было, чтобы тоже идти домой, но Мотра окликнула ее:
- Донесут.
- Что? – недоуменно глядя на соседку, Сота попыталась успокоиться.
- Вопросы задает. Донесут. Умный слишком…
Прижав к груди корзину с бельем, Сота в смятении смотрела на соседку. Тревога морозила изнутри, словно она только что наглоталась ледяницы.
- Кох – добрый мальчик. Он никогда… Еретиком – никогда!
Мотра пожала плечами.
- Мне-то что. Но народ у нас разный. Донесут.
Единственный сын Мотры, рожденный законным порядком в соответствии с Разрешением, с трудом управлялся с простейшими домашними делами и к двадцати годам так и не научился читать – даже по складам. Сота не помнила, каким он был в возрасте Коха.
- Что же делать? – отчаяние заставило мать задать этот вопрос. Мотра озвучила то, чего она давно уже боялась. Потерять сына Сота боялась больше всего на свете.
- Это уж тебе решать. Я могу кой-чего подсказать, только выбор-то трудный…

Некоторое время женщины беседовали, устроившись прямо на траве и позабыв про белье. Потом Мотра ушла, а Сота осталась сидеть, в задумчивости глядя себе под ноги. В дом она вошла, когда уже стемнело. Двигаясь на автомате, словно один из храмовых андроидов, она накормила мужа и переделала оставшиеся домашние дела. Кох уже спал, сладко сопя. Оставив мужа, в задумчивости раскуривавшего на крыльце трубку, Сота подошла к кроватке сына. Вздохнула, - и решительно занесла над головой Коха взятую с лежанки подушку… Муж застал Соту, когда та уже откачала сына и пыталась успокоить тихо всхлипывающего мальчика. Постояв в дверях детской, Дор осторожно взял у матери Коха, переложив сына обратно в кроватку. Взяв жену за руку, он повел ее вон из комнаты.

На следующее утро семья, как обычно, завтракала вместе. Дор сосредоточенно уплетал кашу, Кох лепил комочки из хлебного мякиша. Сота настороженно наблюдала за сыном, но тот сидел тихо – не задавал обычных вопросов, не пытался разглядеть картинки на календаре, не просился пойти с отцом на работу…

К двадцати годам Кох так и не выучился читать, но работником он был отменным, за что в положенное время и был премирован. Разрешению, позволяющему жениться и завести одного ребенка, Кох не обрадовался, как и положено благочестивому селянину – но и в уныние не впал.